|
Когда Розенберг заметил, что у него начала трястись голова - было уже поздно что-либо предпринимать, так как и голова, и сам Розенберг находились на вершине Эвереста, где, как известно из естественно-научных источников, докторов нет. Розенберг (я думаю, вы уже догадались) был альпинистом-трубопрокладчиком. Его работа, как явствует из названия должности, заключалась в прокладке труб высоко над уровнем моря. Следом за Розенбергом шли скалолазы-асфальтоукладчики, среди которых у Розенберга был друг по имени и фамилии Евпатий Неголышом. Над фамилией Евпатия подтрунивали все, кому не лень, так что прошу уважаемого слушателя, отнестись к Неголышом серьезно. Не такая уж странная фамилия, между прочим. Бывают и хуже. К примеру, Пиздюшин-Недоливайко или Рябушкин-Сараюшкин. А уж про фамилию Розенберг я и не говорю. Хуже, кажется, некуда. Это, собственно, не суть. Суть в том, что Евпатий Неголышом шел следом за своим другом Розенбергом и асфальтировал сверху то, что Розенберг докладывал снизу. И рано или поздно, они должны были встретиться. Потому что, сами понимаете, много труб Розенберг на себе унести не мог, так же, как и Неголышом, будучи вовсе не силач, брал с собой столько асфальта, сколько мог поднять. Поэтому рано или поздно трубы у Розенберга и асфальт у Неголышом кончались, и они встречались там, где все это заканчивалось. А после съезжали с горы на двухместных санках. Съезжали в долину, где стоял склад с необходимыми инструментами для продолжения работы. И в этот раз все случилось так, как и всегда. Розенберг уложил последнюю трубу, следом на Эверест взобрался Неголышом и заасфальтировал последнюю трубу последним куском асфальта. - Поехали, - сказал Неголышом, вытаскивая санки и садясь сзади, так как среди них двоих штурманом был именно он, а командиром, пилотом, если угодно, Розенберг, у которого и зрение было лучше, и видел он дальше. Но в этот раз Розенберг медлил. У него тряслась голова, и он не знал, как это отразится на его деятельности в качестве ведущего. Ведь он мог вместо, к примеру, одной выбоины, заметить две, что привело бы к необратимым последствиям. Но сказать о своих страхах приятелю Розенберг постеснялся, так как думал, что Неголышом все равно не поверит. К тому же Евпатий был скор на расправу. Это к делу не относится, но Розенберг об этим помнил, и потому смело сел за штурвал двухместных финских санок. Неголышом толкнул и, пока сани набирали ход, запрыгнул на заднее сиденье, крепко схватив Розенберга за талию, что напомнило последнему (и надо сказать, напоминало каждый раз, когда он и Неголышом съезжали с горы вместе), прощальный бал в школе альпинистов, где он, Розенберг, танцевал с директором школы господином Потапом Шмайссером. Собственно, это все Розенберг помнил из школы. С годами он даже подзабыл, куда вбивать крюк, но вот вальс с директором прочно врезался в память и забываться никак на хотел, хотя Розенберг прикладывал к этому максимум усилий, и даже женился на польке со странным именем Гюльчятай, от которой имел кучу детей и одни неприятности. Вернемся, однако, на Эверест. Сани неслись. Розенберг правил, не забывая отмечать маршрут следования красными флажками, а штурман Неголышом давал важные указания, куда ехать, так как компас был только у него. Сейчас уже трудно определить, куда девалась оставшаяся часть рассказа, но думается, что внимательный слушатель и от того, что написано получил уже массу удовольствия и необходимый багаж знаний. С приветом, Недодыбайло. |